В сборник журнальных статей и книжных предисловий Рейчел Каск «Ковентри», которая скоро выйдет на русском языке в издательстве Ad Marginem, вошли эссе о самых разных произведениях. Но мы выбрали вам для чтения один — о книге Элизабет Гилберт «Есть, молиться, любить». Той самой, что легла в основу легендарного фильма с Джулией Робертс.
Вместе с британской писательницей разбираемся, в чем секрет успеха книги, как связаны Джейн Остин и «Дневники Бриджит Джонс», и почему «путешествие самопознания» главной героини на самом деле является эгоцентричным соревнованием с окружающим миром. Далее — речь самой Каск.
В бестселлере Элизабет Гилберт «Есть, молиться, любить», мемуарах о нервном срыве и последующем восстановлении, есть повторяющаяся шутка об альтернативных названиях, которые, как говорит автор, она рассматривала для книги.
Одно из таких названий представлено в тексте так: «Пару раз в неделю мы с Ричардом идем в деревню и выпиваем одну бутылку колы на двоих. После натуральной вегетарианской еды из ашрама это поистине радикальный опыт. Главное — никогда не касаться бутылки губами. У Ричарда есть весьма разумное правило насчет путешествий в Индии: „Ничего не трогай, кроме себя“. (Кстати, эта фраза тоже была одним из альтернативных названий для моей книги.)».
Настоящее название книги «Есть, молиться, любить» — искреннее и чуть ли не почтительное: функция шутки состоит в том, чтобы регулярно окуривать эту искренность для рассеивания любых подозрений в том, что автор относится к себе слишком серьезно. Не говоря уже о читателе — так как слова «есть», «молиться» и «любить» могут сами по себе быть призывом к потерянным или запрещенным удовольствиям женственности: гедонизм, преданность, чувственность.
Женщина XXI века, не до конца осознавая почему, находит эту троицу сильным названием для книги. Эти простые глаголы управляют друг другом за счет порядка, одновременно утешительного и немного чуждого современному женскому опыту: сначала ешь, люби в конце, и молись — занятие, не политизированное женской психикой, которое женщина может смутно ассоциировать с заботой о себе, — посередине, глагол, разделяющий два других, как судья, разнимающий двух боксеров на ринге.
Эти три глагола соответствуют трем разделам книги, в свою очередь отсылающим к сильно схематизированному году из жизни Гилберт, который она прожила поочередно в трех разных странах — в Италии, Индии и Индонезии, — чтобы более-менее реализовать замысел заголовка. В Италии она ест, в Индии живет в ашраме, в Индонезии находит физическую страсть, и нигде не упоминается, что судьба относилась к этому плану податливо, так что «Есть, молиться, любить» могла, например, оказаться книгой о католицизме, Камасутре и балийской кухне.
Элизабет пишет: «Не то чтобы я стремилась исследовать эти страны вдоль и поперек. Многие сделали это до меня. Мне скорее хотелось тщательно изучить аспекты своей личности на фоне каждой страны, в среде, которой эти качества традиционно присущи. Искусство жить в свое удовольствие — в Италии, духовные практики — в Индии и умение уравновесить две этих крайности — в Индонезии. Только потом… я заметила счастливое совпадение: все три страны начинаются с буквы „И“. Это показалось благоприятным знаком в начале моего духовного пути».
Это голос самоидентичности XXI века: субъективный, автократический, суеверный, знающий, чего хочет, до того как получит, определяющий даже неизвестное, которому якобы покоряется. Кроме того, это голос потребителя, превращающий другие реальности в статичные и доступные к приобретению понятия («традиция», «искусство удовольствия»), которые могут быть включены в чувство собственного «я».
Словно благодаря дальнейшему развитию всемогущей воли автора книга имела три разных вида успеха: успех у критиков, бестселлер, который у всех на слуху, и святая святых, сценарий для фильма с Джулией Робертс в главной роли. На обложке нового издания изображена Робертс, губами она сжимает пластиковую ложечку для мороженого.
Каким бы ни было впечатление, фотография «идеальной» женщины, публично демонстрирующей свою ненасытность, очевидно, была сочтена достаточной, по крайней мере для того, чтобы продать еще немного копий. Признание, что она рассматривала другие варианты названия, — только один пример того, как Гилберт профессионально использует юмор в качестве камуфляжа.
Ее письмо продвигает комический культ женщины, что-то наподобие литературного воплощения «лучшей подруги».
Из уст этой остроумной женщины-воительницы читательница готова услышать почти что угодно, готова к тому, чтобы ей раскрыли гендерные секреты, ее самые личные конфузы, ее самые глубокие неудовлетворенности. В языке «лучших подруг» юмор — культурно одобряемая манифестация двойственности, в которой любовь к жизни утверждает себя над разрушительными желаниями.
Конечно, это изъезженный жанр женского литературного выражения, хороший пример которого — «Дневник Бриджит Джонс». Писательница примеряет на себя образ гиганта-убийцы в теле молодой женщины и размашисто шагает в недопустимые регионы женского опыта: вооруженная только личной харизмой, остроумием, сарказмом, она обращается к запретным, тайным и постыдным темам.
Жестокие эмоции, обусловленные половой принадлежностью — к примеру, ненависть к собственному телу, — признаются и одновременно нейтрализуются юмором. Хелен Филдинг видела связь между собой и Джейн Остин, придумавшей жанр, в котором самые темные аспекты женской пассивности и закрытости проявляются на поверхности изощренной словесной перепалкой. А в конце автор низко кланяется — ведь это всего лишь шутка. Это милая постановка, в герметичной среде которой некоторые читатели привыкли различать отголоски эмоциональных глубин. «Есть, молиться, любить» однозначно можно отнести к этой традиции.
Женщинам нравится такая литература, потому что она снимает чувство давления без сопутствующего риска бунта или перемен.
Комедия ничего не теряет, не уничтожает, не подвергает сомнению, по крайней мере, буквально. И все же книга — это размещение внутреннего материала в публичном пространстве. Чем больше она отражает то, что люди чувствуют, тем более нужной и необходимой является ее публикация.
Разница здесь в том, что чувство и изображение не совсем одно и то же. Возникает подозрение, что из читательницы высасывают ее личные противоречия, ее ярость, ее политические взгляды, чтобы писательница получила то внимание, которого она жаждет.
Сама читательница становится эхо-камерой; она может вернуться к противоречиям жизни, истощенной смехом, потому что, если она втайне считает отвращение к собственному телу — например — неприемлемым, как форму неудачи, она в некотором смысле предает себя, публично пережив это как успех.
Но «Есть, молиться, любить» — это бо́льшая головоломка, чем кажется из этого описания, и чтобы понять ее, нужно изучить то, что Гилберт назвала бы «фоном». Книга начинается с того, что она — успешная, богатая «деловая девушка» тридцати с небольшим, живущая в роскошной обстановке вместе с мужем в пригороде Нью-Йорка.
«Неужели я не горжусь всеми нашими накоплениями — дом в престижном районе Хадсон-Вэлли, квартира на Манхэттене, восемь телефонных линий, друзья, пикники, вечеринки, уик-энды, проведенные в магазинах очередного торгового центра, похожего на гигантскую коробку, где можно купить еще больше бытовой техники в кредит?
Я активно участвовала в построении этой жизни — так почему же теперь мне кажется, что вся эта конструкция, до последнего кирпичика, не имеет со мной ничего общего?» По ночам она часто сидит в ванной и безутешно рыдает. Почему она так несчастна? Она не уверена, что любит мужа; она чувствует, что обязана завести ребенка, но на самом деле не хочет его. Ее сестра, уже ставшая мамой, сказала ей (в комически-двусмысленном духе): «Родить ребенка — это как сделать наколку на лбу. Чтобы решиться на такое, надо точно знать, что тебе этого хочется».
Однажды ночью, плача в ванной, она обнаруживает, что молится. Она никогда не была религиозной, говорит она нам, но она так отчаялась, что обращается к этому расплывчато- благожелательному существу — Богу — и с удивлением обнаруживает, что чувствует себя лучше.
Она раскрывает собственную способность к преданности или, по крайней мере, находит в «Боге» объект, который — в отличие от любых реальных или возможных объектов в ее настоящей жизни — удовлетворит ее. В течение следующих нескольких месяцев она пытается избавиться от того, чего «не хочет» — ценой огромных финансовых и эмоциональных затрат, — и формулирует свой тщательно продуманный, международный, панкультурный план самопознания.
Что в этой довольно запутанной, своеобразной и откровенно фантастической истории узнает многочисленная, в основном женская, читательская аудитория Гилберт? Тут есть несколько возможностей.
Во-первых, они преклоняются перед ней за возвращение в женский опыт принципа удовольствия. Ее героиня — женщина 35 лет, она в том возрасте, к которому многие из читательниц будут замужем и будут воспринимать своих мужей — в ее убедительном описании — «в равной степени маяком и камнем на шее»; на лбу у них будет наколка, материнство; они будут прикованы к домам большего или меньшего величия; будут проводить свое свободное время с друзьями или в супермаркетах и обнаружат, что их способность к преданности полностью эксплуатируется привязанностью к этим делам, верой в то, что они должны выполнять свои обязанности и мириться с той жизнью, которую выбрали, даже если порой чувствуют, что ничто в ней не отражает их.
Такая женщина никогда не будет далека от необходимости готовить или воздерживаться от пищи, совершать бескорыстные поступки, проявлять терпимость и жертвенность в отношениях, которые определяют ядро любви как культурного понятия. И, исполняя эту роль, она может почувствовать ту эмоциональную крайность, которую Гилберт приписывает самой себе.
Тот факт, что эти обыкновенные аспекты ее жизни заново упакованы как приятные, дает ей своего рода духовный подъем; и, как выяснила Найджела Лоусон, продажа удовольствия чрезмерно целеустремленным женщинам — это большой бизнес.
Проблема заключается в эгоизме этих женщин-богинь и гуру, которые требуют, чтобы их (женская) аудитория стояла на месте, пока они кружатся, которые требуют, чтобы мы смотрели и слушали, смеялись над их шутками, восхищались их красотой и их реальностью, их свободой, чтобы были свидетелями их успехов.
Элизабет Гилберт — неустанный каталогизатор таких успехов, социальных, гастрономических, духовных и сексуальных: пицца, которую она ест в Неаполе, любовник, которого она заводит на Бали, ее новые друзья, даже качество просветления в ашраме — все идеально, все самое лучшее.
Это путешествие самопознания, оказывается, было соревнованием, в основе которого лежит потребность победить. Один или два раза Гилберт упоминает в книге о детстве, в котором ей было необходимо преуспевать и добиваться успехов, и ее неспособность примирить вынужденные плоды женских амбиций с реалиями женской судьбы просто приукрашивает разрыв между ними.
Ее неожиданное прозрение в нью-йоркской ванной могло привести к решению не ломать жизнь, которая у нее была, а принять ее, проявить способность к преданности прямо там; она могла поехать в Италию не для того, чтобы есть пасту, а ради знания; она могла бы предпочесть не жить разнузданно и всецело в личном — в удовольствии, — а отказаться от этих интересов в стремлении к подлинному равенству. Но сказать так, конечно, означало бы отнестись ко всему слишком серьезно.